Заповедник Зайцева.
Графика Владимира Зайцева представляет фрагменты хроник молчаливого мира, затерянного где-то между книжных страниц. Пространство и время вжались в формат бумажного листа: что было здесь, что будет, что значит происходящее на наших глазах? Изображение достоверно, детализовано, обманчиво повествовательно и сулит занимательный сюжет. Но, сколько бы мы ни вглядывались в эти точно взвешенные комбинации линий и пятен, тайна здешних пейзажей без особых примет, людей без свойств, существ без названий, останется нераскрытой.
Намеки на пройденный персонажами путь, на постигшую их катастрофу, на характер связей между ними, будят зрительское воображение, но не обязывают автора к разъяснениям. Этот мир разрушен, обломками его декораций овладевает непрошенная природа. Здесь все уже случилось без нас, нам санкционирован лишь доступ к финалу. Персонажи расположились на авансцене, за ними опустился занавес, и колебания «четвертой стены» их больше не беспокоят. Смирившись со своей обреченностью, они сонно скользят по грани забвения. Художник внимательно следит за их медленными перемещениями и длительными зависаниями на месте, его увлекает их дрейф от вешки до вешки, из одной секции декораций в другую.
Преобладающий формат тондо заманивает обещанием композиционных чудес и гармоний, но возможно он лишь задан окуляром оптического прибора/прицела. Ведь обычно этот сонный мирок невидим невооруженному глазу, он то ли микроскопически мал, то ли бесконечно далек. Он может прятаться на периферии зрения или в мелькании образов между явью и сном. Он может навсегда выпасть из кармана, как вчетверо сложенный список давно забытых вещей. Рисовать его все равно что вспоминать таящееся на обочине сознания, задетое мимоходом, мелькнувшее вдалеке.
Тихие и коварные жители психических окраин, так манившие сюрреалистов и авторов готических фантазий, под присмотром Владимира Зайцева выглядят миролюбивыми и по-детски доверчивыми. Как терпеливый охотник он точно знает, где пасутся его милые бестии, он изучил их повадки и нравы. Как одержимый криптозоолог он любовно пересчитывает их шерстинки, вибриссы и ложноножки. Беззаботные игры, прогулки на поводке, посмертная утилизация, — внешний вид этих вымышленных существ озадачивает, — но их жизнь сопоставима с судьбой одомашненных травоядных. Ирония автора по отношению к своим внутричерепным монстрам исподволь подтачивается щемящей нежностью. Они явно нуждаются в бережном обращении, грубый контакт разворошит, развеет их эфемерные тела, как шапку одуванчика, как облачный замок.
В искусстве ХХ века проводником бессознательного часто становилась спонтанность, экспрессия, предельная субъективность. Порой художники выбирали путь иллюзорного жизнеподобия, и тогда их видения обрастали плотью реальности. Эпоха цифры обещает сделать любые грезы доступными для посещения, интерактивными, предельно демократичными. На этом фоне фантазии Владимира Зайцева выглядят суверенным государством, заманчивым для посетителя, но вежливо охраняющим свои границы. Подобно сказочному Гудвину, художник создал здесь все из особого вида материи. Тщательная выделка фактур, выверенность композиции, где зримые и незримые нити между предметами натянуты до предела, а пустота звенит от напряжения, — вся эта «сделанность» создает особую заповедную среду, не терпящую вмешательства и доступную лишь для удаленного наблюдения.
Любовь Шакирова