Я крикнул солнцу:
«Дармоед!
занежен в облака ты,
а тут — не знай ни зим, ни лет,
сиди, рисуй плакаты!»
В. В. Маяковский, «Необычайное приключение…», 1920
Стихи, с которых Маяковский начинает отсчёт своего творчества, он написал в Бутырской тюрьме. Они так и не увидели свет – при выходе надзиратели отобрали тетрадь. «Спасибо надзирателям, – писал потом Маяковский, – а то ещё бы напечатали». И пусть сам он не был доволен тем, что вышло из-под его пера, этот эпизод говорит о его личности если не всё, то многое. Трава пробивает асфальт, если в ней достаточно силы. В Маяковском силы было более чем достаточно. Осуждённый за связь с подпольными организациями, почти на год заключённый в одиночной тюремной камере, он писал. И не прекращал писать до 1930 года, когда его жизнь оборвалась в возрасте 36 лет.
В своём творчестве Маяковский способен на всё, кроме одного – гладить читателя «по шерсти». Невозможно сказать: «Отдохнул вечером за томиком Маяковского». Его поэзия – бег по крутой лестнице: дыхание сбивается, всё быстрее и быстрее мелькают узкие, грубо вырубленные ступени, и –
…одной не хватает, нога проваливается в пропасть, душа летит.
Встряхнуть, дать пощёчину, оторвать от земли – но не затем, чтобы отправить ум читателя парить в облаках (позор пустым мечтателям с их кружевной, ленивой поэзией!), а лишь затем, чтобы придать ускорения на пути к цели. Небо принадлежит не птицам и ангелам. Небо принадлежит ракетам и самолётам. Поэзия – не воздушный веер, которым щекочут разнежившийся разум; поэзия – рубанок, стамеска, тяжёлый молот. Инструмент для обработки бесформенных душ.
Если понадобится – то и ружьё.
Таким инструментом были для Маяковского и плакаты «Окон сатиры РОСТА» – по словам поэта, «плакаты, которые перед боем смотрели красноармейцы, идущие в атаку, идущие не с молитвой, а с распевом частушек». Гражданская война дала толчок новой форме агитационного искусства, где сполна отразился талант Маяковского-публициста.
Поэтический голос Маяковского менялся с течением времени, звуча то громом яростного пафоса, то хрипотцой грязных улиц, то медью труб, то свинцом пули. Неизменным оставалось одно: Маяковский не умел говорить вполголоса. Не куют вполсилы, не стреляют понарошку, не меняют мир с оглядкой – «как бы чего не вышло?» Его стихи трудно читать шёпотом. Трудно петь иначе, кроме как в ритме марша. Их строчки легко перестают быть строчками и становятся лозунгами, будто это и есть то, ради чего они созданы. Неудобные, колкие, не укладывающиеся ни в один известный до того размер, они превращаются в ступени знаменитой «лесенки» – по которой, если не захватит дух, можно взбежать к самому солнцу. Чей лозунг, как известно – «светить, и никаких гвоздей».
